Тростниковые волки - Страница 3

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

– Нет слов, чтобы сказать, кто вы? – недоумённо переспросил Клочко.

– Нет слов. Я… меня потеряли…

– А есть слова для того, чтобы сказать, кто вас потерял?

Человек начал трястись.

– Крхррхрххрр… крхрхкхрккрхрхр…

– Послушайте, успокойтесь, пожалуйста, – сказал Клочко. – Что бы с вами ни произошло, это уже позади. Вы находитесь в безопасном месте. Я здесь, чтобы помочь вам. Я…

– Меня потеряли, – вдруг перебил его человек, – вы не понимаете. Они меня потеряли. Вы не понимаете.

– Чего, чего именно я не понимаю? – спросил Клочко.

Человек повернулся вправо, затем провёл головой справа налево, будто осмотрев всё вокруг, и сказал:

– Они придут за мной. Они меня потеряли. Они никогда ничего не бросают. Вы просто не понимаете. – Человек посмотрел прямо в глаза Клочко, помолчал несколько секунд и снова повторил: – Они придут.

Одесса

– По-о-одъезжаем. Одесса. По-о-одъезжаем. Вставайте, подъезжаем. – Голос приближался из дальнего угла вагона, постепенно врываясь в сон, становясь всё более и более навязчивым. И в конце концов полностью разрушил сновидение, когда проводник широким жестом распахнул дверь купе и сказал мне прямо в ухо:

– ВСТАВАЙТЕ, ПОДЪЕЗЖАЕМ.

– Угу, – промычал я.

Он закрыл дверь и пошёл дальше. Его голос становился всё тише и тише, пока окончательно не исчез после посещения им последнего купе. Я нехотя приоткрыл глаза и посмотрел на часы. Ещё нет шести. Дурилка ты картонная, я могу ещё сорок минут спать. Это уж не говоря о том, что Одесса – конечная остановка, мимо проехать всё равно невозможно. Ну что за садизм такой изысканный, будить людей в середине ночи, чтоб сказать, что через час приедем? Надо посоветовать проводникам каждый час всех будить и сообщать, сколько осталось до Одессы.

Заснуть уже не получалось, я поворочался немного, затем развернулся и стал глядеть в окно, не вставая со своей верхней полки. Кроме меня, в купе уже никто не спал, все шумно и активно собирались, что-то обсуждали друг с другом, пили чай, гремя ложечками, ходили сдавать бельё, пересчитывая простыни вслух, и громко смеялись. Сова никогда не поймёт, над чем смеются жаворонки в шесть часов утра. Сове вообще невдомёк, над чем в принципе можно смеяться в шесть утра.

Вскоре за окном начались одесские пригороды, перемежаемые солончаками. Все мои соседи по купе уже сидели одетые, при полном параде, держась за свои баулы, как будто собрались прыгать из вагона на ходу и не были уверены в том, где именно придётся прыгать. Пригороды плавно перешли в промзону, затем как-то сразу, неожиданно возник перрон. Мои соседи по купе зашевелились и один за другим, попрощавшись, вышли в коридор. Оставшись один, я спрыгнул на пол, быстро, но спокойно оделся, взял свою сумку, оглянулся, чтоб проверить, что ничего не забыл, и вышел.

Одесса встречала меня холодным промозглым ветром, ворохами опавших листьев. «Откуда они взялись на перроне?» – Я огляделся по сторонам. Деревьев не было. С одной стороны перрона был вокзал (сколько раз приезжал в Одессу, но никак не привыкну к тупиковой ветке), с другой – бесконечно уходящие вдаль железнодорожные пути, плавно поворачивающие направо. Казалось, что эти листья специально кто-то сюда принёс и рассыпал, чтобы создать осеннее настроение. Я глубоко вздохнул и пошёл к выходу с вокзала.

В шесть сорок утра в чужом городе совершенно нечего делать. Первая встреча у меня в девять. Гостиница у меня с двенадцати, и переться туда сейчас не имело смысла – это было далеко от места встречи, а сумка у меня нетяжёлая. Все кафе и рестораны ещё закрыты. Даже, блин, «Макдоналдс» – не люблю эти вездесущие кафе – ещё закрыт. Я вышел из здания вокзала и повернул налево – к Привозу.

Тут жизнь била ключом. Кто-то разворачивал торговлю, кто-то уже сворачивал, кто-то что-то обсуждал по телефону, какие-то оптовики на удивление тихо переругивались с продавцами, словно боясь спугнуть предрассветную меланхолию. Я прошёлся вдоль рядов и замер у здоровенного рыбного прилавка. Заготовив пустые ящики, грузчик вытаскивал из грузовика живую рыбу. Рыба отчаянно билась и вырывалась, не в силах сообразить, как далеко она находится от дома. Грузчик вытягивал рыбу из цистерны и выкладывал в ящики, которые ставил тут же, один на другой. Некоторым рыбинам всё же удавалось вырваться, и они начинали скакать по асфальту. Грузчик подбирал их и снова бросал в ящики. Одной из рыбин удалось спрятаться, она упрыгала за колесо грузовика, и грузчик её не увидел. Когда всё закончилось и грузовик отъехал, она так и осталась лежать на асфальте посреди улицы.

В конце концов меня кто-то толкнул, у меня спросили, не повылазило ли мне, и я побрел дальше.

Обойдя весь базар по кругу, я вернулся на вокзал и снова посмотрел на часы. Почти семь. Я подошёл к «Макдоналдсу», и прямо перед моим носом мальчик в форме распахнул дверь, словно они только меня и ждали. Я остановился возле прилавка, и девочка за кассой мне улыбнулась.

Одесса здесь тоже начиналась сразу, без раскачки:

– Добрий день, заказывайте.

– Дайте, пожалуйста, макнагетс, девять кусочков, соусы – два карри, картошку по-сельски, самую маленькую, какая у вас есть, и колу. Тоже самую маленькую.

– На дисерт што жилаете?

– А что у вас есть?

– Марожинайе, макфлури и пирашки с разными начинками.

– А вы что посоветуете?

Она задумалась, но лишь на секунду:

– Ну, если ви любите марожинайе, то возьмите тогда марожинайе или макфлури, а если ви любите всякие пирашки, то возьмите пиражок.

Спасибо, родная, ты мне очень помогла.